«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира - Клайв Стейплз Льюис

«Звук» вполне узнаваемый — бенедиктовский, как, например, в стихотворении «К моей Музе», открывавшем сборник 1860 года:

Благодарю тебя: меня ты отрывалаОт пошлости земной, и, отряхая прах,С тобой моя душа все в мире забывалаИ сладко мучилась в таинственных трудах.

Но вот откуда здесь этот «бух»? Да из гоголевских «Мертвых душ»: «Ведь известно, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того чтобы жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют. А из чего? Чтобы не сказала какая-нибудь подстёга Сидоровна, что на почтмейстерше лучше было платье, да из-за нее бух тысячу рублей…»

Интересно, что для Бенедиктова оказывается неприемлема форма рифмовки шекспировского сонета, и он «облагораживает» ее, приближая к «правильному» итальянскому сонету: вместо трех катренов с независимой перекрестной рифмой и заключительного двустишия Бенедиктов делает рифмовку АВАВ ABBA CCDEED (в итальянском сонете было бы: ABAB ABAB CDCDCD).

Платон Кусков (1834–1909) служил в министерстве внутренних дел, в отставку вышел в чине генерала, а на досуге переводил из Шекспира: в 1870 году в журнале «Заря» напечатал своего «Отелло», несколькими месяцами позже — фрагменты «Ромео и Юлии». Его переводы сонетов (перевел он их около полутора десятков), с точки зрения поэтического языка, где-то на полпути от Надсона к Брюсову. При этом некоторые образы у него очень удачны и неожиданны: «сердца призрачное зренье»…

Набоковский перевод интересен своего рода блистательной «режиссурой текста»: Шекспир в оригинале стремится к особой, разыгрываемой перед читателем изобразительности: образы, опирающиеся на ключевые слова существительные, работают в сонетах, как актеры в хорошо «расставленных» мизансценах — и Набоков максимально старается это передать. Набоков достигает этого идеальным балансом ключевых существительных и глаголов в активной форме. Это очень заметно, если сравнить его перевод с бенедиктовским. У Бенедиктова совершенно деперсонализировано начало: «бух в постель», потом — «сон мимо», далее не действие, а состояние: «я рад бы отдохнуть», следом — «мысль не хочет спать»… У Набокова же: «спешу… к постели», «труды отлетели», «пускается ум в путь»: «слова-актеры» четко выполняют «указания режиссера».

В этой динамике маршаковский перевод явно проигрывает набоковскому — и, чтобы «подхлестнуть текст», С. Маршак прибегает к повтору, нагнетающему экспрессию:

…Но только лягу, вновь пускаюсь в путь —В своих мечтах — к одной и той же цели.Мои мечты и чувства в сотый разИдут к тебе дорогой пилигрима…

Получив это несколько насильственное ускорение, стих уже жестко развертывается по заданной в этой точке колее…

Перевод Сергея Степанова отмечен стремлением к архаизации: «избыть заботу», «вкусить сна», «зренью неподвластным», «взирает око». Проблема заключается в том, что архаичность эта не выдержана: вдруг в текст вплетается — забредшая откуда Бог весть, чуть ли не из Бартра с Фуко — «работа тела» или бодро-комсомольское «мысли по ночам… не дают покоя нам», так что целое просто-напросто рассыпается.

Перевод Ирины Ковалевой намеренно лишен какого-то бы ни было форсирования голоса: главное в нем — подчеркнутое сохранение структуры мысли, когда она прибывает медленно и ровно, как прилив.

Напротив, перевод Виктора Куллэ — подчеркнуто нервный: «в постель себя швырну», «мыслями опять / спешу к тебе», «твой свет меня манит» — попытка «современного» Шекспира.

И, наконец, перевод Елены Калявиной — в значительной мере перевод Шекспира на язык современных эмоций: при достаточно большой «конгруэнтности» оригиналу он все же не дает вчитать в текст тех богословских аллюзий, о которых говорилось выше, в нем осталась лишь любовная история — без «выхода наверх».

SONNET 27

Weary with toil, I haste me to my bed,The dear repose for limbs with travel tired;But then begins a journey in my head,To work my mind, when body’s work’s expired:For then my thoughts (from far where I abide)Intend a zealous pilgrimage to thee,And keep my drooping eyelids open wide,Looking on darkness which the blind do see:Save that my soul’s imaginary sightPresents thy shadow to my sightless view,Which, like a jewel hung in ghastly night,Makes black night beauteous and her old face new.         Lo, thus, by day my limbs, by night my mind,         For thee, and for myself, no quiet find.

В. Бенедиктов (1807–1873)

С дороги — бух в постель, а сон все мимо, мимо.Усталый телом, я и рад бы отдохнуть,Но мысль не хочет спать, и к той, что мной любима,Сейчас пускается в дальнейший, трудный путь.Мысль — эта странница — идет неутомимоНа поклонение к тебе, и мне уснутьМинуты не дает; глаз не могу сомкнуть,Вперенных в тьму, во мрак, в то, что слепцами зримо.И зоркостью души я — без пособья глаз,Я — вижу тень твою. Она живой алмазВо мраке полночи. Ночь эта блещет еюИ ею молодит свой черный старый лик.         Я ж от тебя ни днем ни ночью, ни на миг,         Здесь — телом, там — душой, покоя не имею.

Платон Кусков (1834–1909)

Усталый от трудов, кидаюсь я в постель,Бесценное убежище для членов,Измученных дневной дорогой; ноТут начинается хожденье в головеМоей: берется за работу ум,Когда окончена работа тела!И мысли у меня (из далека, в которомЯ нахожусь) к тебе на поклоненьеПускаются, в благочестивый путь,И держат обессиленные векиМои раскрытыми широко и глазаУставленными в темноту, в которойСлепой увидел бы не менее, чем я,Когда бы сердца призрачное зреньеВпотьмах ни зги не видящему взглядуТвоей не представляло тени, что,Подобно драгоценности, висящейНад полной гробовых видений ночью,Ночь черную мне делает прелестнойИ новым старый лик ее.Так членыМои весь день, и голова всю ночьТо за себя, то за тебя не могутНайти покоя…

С. Ильин (1867–1914)

Я в мирном сне ищу успокоеньяОт будничных забот и суеты, —Напрасно все. Не спит воображенье;Спокойно тело, — бодрствуют мечты.Они к тебе стремятся, друг далекий,Широкою и властною волной.Застлал мне взор полночи мрак глубокий,Как взор слепого черной пеленой.Но я не слеп. Передо мной витаетТвой милый образ. Освещая ночь,Он как звезда во тьме ее блистает,С ее лица морщины гонит прочь.         Итак, днем члены отдыха не знают,         А ночью мысли к другу улетают.

1901 В. Набоков (1899–1977)

Спешу я, утомясь, к целительной постели,где плоти суждено от странствий отдохнуть, —но только все труды от тела отлетели,пускается мой ум в паломнический путь.Потоки дум моих, отсюда, издалека,настойчиво к твоим стремятся чудесам —и держат, и влекут изменчивое око,открытое во тьму, знакомую слепцам.Зато моей души таинственное зреньеторопится помочь полночной слепоте;окрашивая ночь, твое отображеньедрожит, как самоцвет, в могильной темноте.Так, ни тебе, ни мне покоя не давая,днем тело трудится, а ночью — мысль живая.

1930 С. Маршак (1887–1964)

Трудами изнурен, хочу уснуть,Блаженный отдых обрести в постели.Но только лягу, вновь пускаюсь в путь —В своих мечтах — к одной и той же цели.Мои мечты и чувства в сотый разИдут к тебе дорогой пилигрима,И, не смыкая утомленных глаз,Я вижу тьму, что и слепому зрима.Усердным взором сердца и умаВо тьме тебя ищу, лишенный зренья.И кажется великолепной тьма,Когда в нее ты входишь светлой тенью.         Мне от любви покоя не найти.         И днем и ночью — я всегда в пути.

1948 И. Ковалева (1961–2007)

Когда дневная расточится тьмаИ члены просят, утомясь, покояОт странствий — настает черед ума:Ему пуститься в странствие ночное.

К тебе мой дух, как добрый пилигрим,Спешит и будит сомкнутые веки,И ночи мрак ужасней перед ним,Чем ночь, слепца объявшая навеки.

Но вот, наперекор бессилью глаз,Твой образ светит мысленному зренью;Старуху-ночь сверкающий алмазДарит красой и юности цветеньем.

         Так тело днем, а ночью дух в труде,         И нет покоя нам с тобой нигде.

конец 90-х С. Степанов

В пути устав и чтоб избыть заботу,В постели я вкусить желаю сна,Но мысли тут берутся за работу,Когда работа тела свершена.И ревностным паломником далекоВ края твои к тебе они спешат.Во тьму слепца мое взирает око,И веки закрываться не хотят.И тут виденьем, зренью неподвластным,Встает пред взором мысленным моимТвой образ, блещущий алмазом ясным, —И ночи лик мне мнится молодым.         Вот так днем — тело, мысли — по ночам,         Влюбленным, не дают покоя нам.

1999 В. Куллэ

Путь одолев, в постель себя швырну,надеясь хоть немного отдохнуть.Но стоит плоти отойти ко сну —сознание стремится в новый путь.Издалека я мыслями опятьспешу к тебе, как пылкий пилигрим.Всё тяжелее веки разлеплять,чтоб видеть тьму, что внятна лишь слепым.Но взору любящей души открытнезримый для людского взгляда путь:твой драгоценный свет меня манит,прекрасной делая ночную жуть.         Страшусь утратой оплатить покой,         и бодрствую — во имя нас с тобой.

2015 Е. Калявина

Устав от дел, спешу в постель, уснуть,С дороги расслабляясь, ноет тело,Но мысленно я вновь пускаюсь в путь,Дав членам отдых, ум взялся за дело.Все помыслы — паломники тотчасК тебе стремятся ревностью горячей,Мне не дают сомкнуть бессонных глаз,Я вижу мрак, как видит лишь незрячий,И сердцем прозреваю призрак твой,Он, как алмаз, невидимый воочию,Повис во мгле и страшный лик ночнойПреобразил — ночь стала юной ночью.         Так разум мой — в ночи, а тело — днем         В заботах ради нас с тобой вдвоем.

2015

Энтони Бёрджесс[243]